Нет. Нет. Нет! Это так не работает, нет. Руки раскидали горку картонных фишек по всей комнате. Не работает, нужно по другому. Губы тихонько шепчут, это небо, голубое, его наверх, это земля, чёрная, вниз, это трава зелёная... Нет, не так, не так! Из глаз начинают капать слёзы, но пока ещё не сильно, так, вытекают по капельке, ползут по щеке и застывают, заставляя маленькую ладошку тереть щёки. По другому всё, не так, совсем не так. Губы снова шепчут как заклинание, еле слышно, это земля, она чёрная, её вниз, это трава, она зелёная, её наверх. Нет. Удар по столу и картонные фишки снова разлетаются по всей комнате, он снова встаёт, смахивает ладошкой набежавшие слёзы, собирает картонки и подходит к столу. Это так не работает, нужна помощь. Он чешет пальцем макушку, потом улыбается своему озарению и щёлкает пальцами. В комнате, буквально из ничего появляется огромная книжная полка, заполненная десятками, сотнями, тысячами книг, он водит пальчиком по корешкам, Фрейд, Кант, Сократ, Выгодский, Кляйн, Леонардо да Винчи и Бог. Он вытаскивает толстую книгу в тёмном, кожаном переплёте, Библия. Вначале Бог сотворил небо и землю. Он перебирает только что собранные фишки, небо наверх, земля вниз. И отделил Бог свет от Тьмы. Он покопался в своих фишках и не нашёл света, Тьма была, света не было, были небольшие огоньки, но не свет, ну, значит сегодня без света, он поставил фишку с Тьмой на её место. И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. Алёшка заскрёб пальчиком макушку, мало того, что фишки с водой у него не было, так и твердь тоже прорисовывалась не ясно, он пробежал глазами по тексту книги, трава, птицы, рыбы... Он вставил несколько фишек. Не. Ра. Бо. Та. Ет. Фишки праздничным салютом взлетели к потолку и раскатились по всей комнате. Он вернул книгу на место, щёлкнул пальцами и книжная полка исчезла так же, как и появилась. Думай, Алексей, думай, у тебя своя голова есть на плечах. Небо, голубое, наверху, всегда. Трава, зелёная, внизу, летом. Деревья, вокруг, всегда. Птицы, наверху, днём. Плашка за плашкой, шаг за шагом перед ним рождался рисунок, огромное поле с зелёной травой, голубое небо, правда то, что оно голубое было не видно, потому, что между ними стояла Тьма, деревья, наверное зелёные, тоже не разглядеть, в самой серёдке чёрное пятно, это земля, он задумался, почему земля по серёдке, так же не правильно, но то, что рисунок получался, говорило об обратном. Рельсы, ржавые по сторонам и блестящие от света прожектора рубиново красного тепловоза, тащившего за собой целую вереницу зелёных вагончиков. Алёшка складывал фишки одна за одной, камешки, кустики, столбики и семафоры, сотни самых разнообразных деталек занимали свои места дополняя картину, пока не осталась лишь одна фишка, огонь. Много огня, очень много, и на картине осталась всего одна не занятая ячейка, всего одна, положи он туда фишку и картина закончится, но что то было не так, что то не давало ему это сделать... Он смотрел на картину, всё правильно, всё на своих местах, если бы что то было не так, он бы почувствовал, понял, он... Своя голова на плечах, прошептал он и выковырял зелёный глаз у семафора, заменив его красным. Картина задрожала, покрылась трещинами, а из щелей между фишками проступили капельки Тьмы. Это моя картина, моя, что хочу, то и делаю, как захочу, так и будет! Закричал он и всё прекратилось, перед ним снова лежала картина, обычная картина, словно кто то нарисовал такой вот пейзаж и разрезал его на пазлы.

Где то далеко к северу протяжно завыл тепловоз, тащивший за собой десяток пассажирских вагонов, время было уже позднее и во многих окошках свет уже не горел, а в тех, где свет ещё оставался люди готовились ко сну или же просто сидели друг рядом с другом и разговаривали про разное.
- Вить, а Вить, а ты меня любишь? - Она прижалась головой к его плечу.
- Конечно люблю, что за дурацкие вопросы, я тебя уже третий год люблю и всё повторяю это, повторяю. - Он держал одну руку на её плече, а вторую держал на животе. - Вот, ну вот же, он снова толкнулся!
- А вдруг это не он, а она? - Спросила она очень серьёзно.
- Это он, Алёшка, я тебе точно говорю. Ну, или Алёнка, без разницы, главное, что моё, самое родное, самое любимое, вот как ты! - Он провёл рукой по её волосам. - Толкается, ну толкается же, надеюсь он спешить не станет, дождётся Москвы. - Поезд сбавил ход, заскрежетал колёсами и остановился.
- Ну вот, мы и так опаздываем, а теперь ещё и встали непонятно почему. - Она отодвинула занавеску и посмотрела на улицу, ничего не разобрать, тьма тьмущая. - Может спросишь проводника, почему остановились?
- Да брось ты, ну мало ли там что, проводник уже спит давно, даже эти. - Он махнул головой в сторону соседнего купе. - Тоже уже, наклюкались и уснули, не переживай, поедем скоро, поедем.

Его картина менялась, сама по себе, фишки перетекали одна в другую, меняли цвета, наплывали друг на друга, картина менялась и он не вмешивался в этот процесс, в конце то концов, это он так решил, это он дал ей измениться. Всё, картина прекратила меняться и замерла на его столе, всё то же зелёное поле, всё тот же тепловоз в своём рубиновом цвете, те же рельсы, те же шпалы, тот же поезд запоздалый, только он сейчас не мчался на всех парах как раньше, а тоскливо стоял перед семафором, на котором горел яркий, рубиновый сигнал. Да, это моя картина, наконец то я её закончил, подумал он, взял последнюю фишку с огнём и буквально вбил её в последнюю, пустую ячейку.

За окном полыхнуло, да так ярко, что на какие то несколько секунд стало светло как днём, где то впереди разгоралось зарево пожара, ставшее рубиновым небо кидало в их окно зловещие, красные блики, они стояли перед окном и смотрели на пожар, хотя самого пожара видно не было, но там полыхало так, что ошибиться было невозможно, каждый из них думал сейчас о чём то своём, о чём то родном и близком, она думала про него и про их ребёнка, он тоже думал про неё, и тоже думал про их ребёнка, и немного про пожар, то ли это было красиво, то ли страшно.

Он смотрел на свою картину, она была закончена и он знал это, знал, как и то, что небо голубое, всегда, что трава зелёная, летом, что птицам нужно летать, деревьям нужно расти и что сгусток огня в серединке выжженной земли скоро погаснет, он уже наелся сухой травы, пожухлых листьев и мелких веточек, он уже сожрал одного человека, сожрал покрышки автомобиля, съел всё, до чего только мог дотянуться, он бы с удовольствием бы сожрал и рельсы, он даже попробовал, облизал их с двух сторон, но они ему не понравились, невкусные какие то, железные, и шпалы тоже, хоть и казались деликатесом, но оказались не по зубам, а теперь ему нужно было спать и он уютно устроившись в большой яме у железнодорожной насыпи, тихонечко тлел засыпая. Его картина была закончена, он щёлкнул пальчиками и стол с картиной исчезли, в комнате зажёгся свет осветив единственную дверь, он закончил свою картину, теперь пришло время выходить и он потянул за ручку двери...