Он был небольшим. Ну, прямо совсем небольшим. Ну что там такого лет в девять или десять могло вырасти, вот и он тоже не вырос, ну вот если провести какую то аналогию, то он напоминал мне маленького крысёнка, да - да, именно маленького крысёнка. У него было маленькое, круглое личико, очень узкие скулы, очень маленький рот, такой же маленький нос, который скорее напоминал пуговку и глаза, две живые бусинки глаз, глубоких, чёрных, словно бездонная пропасть с горсткой ресничек. А ещё у него были длинные, слегка вьющиеся волосы, естественно расчёсывал он их раз в месяц и от того они топорщились во все стороны, представляешь, почти рыжие лохмы, торчащие во все стороны как колючки у ежа, и уши, лопоухие до невозможного, мне даже показалось, что если к его лопоухости прибавить ещё процентов пять, то его уши загибались бы уже в противоположную сторону, а так нет, практически совершенно круглые они стояли этакими радарами, что в сочетании с его волосами, лицом, глазами да носом, делали его ну просто вылитым крысёнком, в самом хорошем смысле этого слова, конечно же. И знаешь, я вот протягиваю ему бутерброд, а он его берет двумя руками, вот как белка, когда ты скажем кормишь её, берет орех в обе лапки, и откусывая маленькие кусочки быстро - быстро жуёт, не забывая при том двигать глазами во все стороны, как будто кто то, вот здесь и сейчас, может у него этот бутерброд отнять. И тут я протягиваю ему ещё один бутерброд, и на его лице какое то недоумение, желание взять всё и сразу, и вот уже в каждой руке по бутерброду, но я же ведь коварен, коварен и страшно хитёр, и я пододвигаю к нему большую кружку с горячим, сладким чаем и жду, а что же будет, а как дальше, рук то ведь всего две, а не три. И он теряется, глазки бегают, один бутерброд, другой бутерброд, кружка с чаем и так снова и снова, и всё то что и нужно, сказать ему, мол не спеши, ешь, это всё твоё, никто ничего у тебя не заберёт, а нужно будет, сделаем ещё, и бутербродов, и чаю, и пельменей с яичницей, и даже если чуть - чуть преодолеть свою лень, то можно и картошки нажарить, с луком и сосисками, и всё, он твой, он успокаивается, и даже колючие волосы вроде как перестают быть колючими, и чтобы проверить, ты проводишь по ним рукой, и удивляешься, какие же они мягкие и шелковистые, и вовсе они не иголки, как казалось сразу, а темно рыжие, каштановые волосы на голове этого мальчишки, так удивительно похожего на маленького крысёнка, у которого и цель то в жизни наверное всего одна, выжить. А потом мы с ним пьём чай, у него бутерброды, у меня бутерброды, но у него то бутерброды намного вкуснее, и наплевать, что я делал их из одной и той же колбасы, из того же хлеба, а вот просто он их так ест, что точно говорю, вкуснее, и чай тоже слаще и вообще, вот смотришь на него и понимаешь, где ты, и где он. Наверное просто потому, что для тебя бутерброд, это кусок хлеба с наспех накиданными на него кусками колбасы или сыра, или ещё какой гадости, сожранный на ходу под чай из пакетика, или кофейную бурду, ну, что теперь актуально, тоже из пакетика. А вот для него бутерброд, это бутерброд, это еда, это надежда, это жизнь.